Переходишь на знакомую, отвечающую чувственным привычкам (радостно бросающуюся им навстречу!) и очевидностям, со всей полнотой тонко-нюансированной памяти «Полежаевскую» - сразу все внутренние равновесия встают на место. Возвращаешься не к психологической только, но к телесной норме. Кажется, что здесь теплее, - и, уж конечно, подробно-чувственнее: новые станции – все умозрительные.
А человек – ну никак не умозрительное существо. Не человеческие они ещё.
Город развивает своего человека, доращивает его до степени собственной сложности.
Или наоборот: забирает у человека, для ориентирования в нём, ту сложность, которая пригодилась бы человеку для чего-то другого.
Что до самих новых станций, они (все однотипные, но в разных цветах) даже в своём роде красивы – грубоватой, прямолинейной, холодной, технологичной красотой (функциональность в них делает некоторую уступку красоте – нехотя и не слишком большую). В них – кажется – нет тайны, самоценности, глубины. Почему мнится, что всё это есть на «Полежаевской»? – да очень просто: с «Полежаевской» жизнь прожита, жизнь прогрела всё это – тоже ведь совсем не Бог весть какое творение архитектурного разума, - объективно говоря, «Хорошёвская» покраше будет, но объективности в таких вопросах делать нечего, - сделала как бы рукотворным (рукотворное и есть: личная память собственными руками делается) и наполнила тайной (память и есть тайна: чем больше памяти, тем больше тайны, никогда не наоборот) и, уж конечно, глубиной (о тождестве памяти и глубины и говорить нечего – очевидно совсем).
В новых станциях ещё мелко. В них ещё никак. Им ещё предстоит наработать, нажить, натерпеть, навоображать самих себя, - вот тогда будут настоящими. Да, в них есть чистота, точность, наведённость существования – решительным движением - на резкость (то, чего, на самом деле, отчаянно не хватает – мне, застарелому обитателю Москвы и самой себя, чего как противовеса и корректива к себе отчаянно и постоянно хочется). Но в этом же есть и нечто стерильное, хирургическое. Жизнь так не живёт.
Они состоят ещё только из пространства, а не из времени. Времени в них ещё почти нет – но всё настоящее состоит по преимуществу из него. Они пока – чистая возможность.
Пространства – накопители времени. Затем и существуют; тем только и существуют.
С другой стороны, в иных пространствах прошлого, накопленного вещества времени – а оно именно вещество, оно осязаемо накапливается - может быть так много, что оно мешает пространству ли, человеку ли быть самим собой; многократно превосходя и перевешивая настоящее, оно вытесняет его. (Как исчезающе-ничтожно наше маленькое, суетное, утлое настоящее перед лицом стамбульской Святой Софии, заполненной непредставимыми, невыносимыми объёмами времени!) Перенасыщенная воспоминаниями и напроецированными смыслами среда становится агрессивной. Всё, пытающееся в ней жить, - она разъедает.
This entry was originally posted at https://yettergjart.dreamwidth.org/310526.html. Please comment there using OpenID.
